Гудимов В.В., психолог. Проект «Диалогема»
Аннотация: Способность клиента понимать собственные эмоции - ключ к позитивным изменениям в его жизни и отношениях с близкими. В статье автор размышляет об ключевых моментах в работе с пониманием эмоций через тексттерапию.
Ключевые слова: эмоция, текст, направленность, другой, повтор.
Abstract:
the client’s ability to understand his emotions – a key to positive changes in his life and his relationship with close persons. In the article the author thinks about the key moments in working with understanding emotions through texttherapy.
Keywords: emotion, text, direction, another, repeat.
Способность клиента написать текст о своих эмоциях является условием подобной работы. Но это условие не является абсолютным. Клиент может написать текст, но не всегда способен его прочитать, перевести, истолковать - особенно, если речь идет об интенсивных переживаниях. Такое ощущение, что для автора его текст представляет собой некую закрытую поверхность, потенциал которой минимален. Но ведь когда происходило написание текста, его элементы последовательно возникали, комбинировались и создавали определенный говорящий ландшафт. Что произошло? В силу каких причин этот ландшафт умолкает при обращении к нему? Почему его структура становится для автора неразраличимой, а сам текст не воспринимается как объект разговора, истолкования, размышления? Об этом и поговорим.
Безответность
Попробуем представить эмоцию как ...текст, как послание. Тогда открывается следующее: ценность эмоции - как сообщения, текста - обусловлена откликом на него [5, c.159-165]. Если я адресую текст другому - мои ожидания задают смысл ситуации вокруг текста. Происходит разделение: я - пишу текст для другого, тот - читает. Такое разделение задает ситуацию ожидания: пока я жду прочтения - мои отношения с текстом (со своей эмоцией) ограничены. Прочтение другим (как действие, инициация) по сути превращает «нечто» высказанное мною - в текст. Точно так же эмоция становится полноценной, впитывая в себя ответный импульс другого.
Итак, другой выступает не только в роли адресата моего текста, но и его референта. Но что происходит, когда адресат недоступен и его реакция не может быть получена в настоящем? Процесс останавливается: я могу написать текст, но по отношению к нему я ограничен. Я могу лишь ждать - и здесь ожидание имеет оправдательный оттенок, оно предвосхищает инициацию текста.
Более того - язык описания моего текста настроен на другого, это подделка под его язык. Такой способ выражения эмоций не предполагает возможность моего прямого контакта с ними. Права на прямой контакт с текстом делегируются другому, который становится не только адресатом, референтом, но и переводчиком, толмачом, посредником - между мной и текстом (моим переживанием, эмоцией). И когда такого посредника нет - я не могу его заместить, поскольку мой текст не рассчитан на меня. Как ни парадоксально, мои эмоции... чужды мне.
Ключевой вопрос: о чем я могу написать текст, если моя тема (авторская речь) изначально не принадлежит мне? Если так говорить об эмоциях - мы задаемся вопросом о том, насколько спонтанны эмоции - или же они является продуктом механического повтора, приспособления к другому? Не средством самовыражения - а средством вынужденной адаптации к другому, которая оборачивается дезадаптацией к самому себе.
Я пишу текст для другого, «его» языком и пишу ему о том, что (по моему мнению) актуально для него. И через это отдаляюсь от своего. В финале я - тот, кто говорит, но те тот, кто может услышать. Мои эмоции ориентированы на другого, и это проявляется, в крайних вариантах, в том, что они становятся не сколько посланием от меня к другому, сколько от другого ко мне («скажите, что я вам интересен») или посланием другого к другому обо мне («скажете другому обо мне интересное») или же - максимальная отдаленность - посланием от другого к другому о том, что на самом деле имеет ко мне отдаленное отношение («все говорят о другом, обо мне - как о приложении к нему»).
В крайнем варианте текст создается читаемым для другого, и все что я могу делать перед ним - ждать появление понимателя-другого. Текст не вызывает желание появиться самому - и, хотя в нем есть и об одиночестве, и о радости, - автор остается безответным, обнаруживая страх быть «непонятным» и «непонятным». Для избавления от которого рема отдается в аренду другому: «если ты - автор моих эмоций, то я понятен для тебя». При этом понимание себя как акт самобытия остается нелегальным и переживаемым как субъективно невозможный [2, с.34-36] (номинальные правильные рецепты, повторяемые клиентом, не в счет).
Ожидание Другого
И здесь возникает интересный момент: такой отсыл подразумевает ситуацию со-общения, разговор. Получается что здесь текст является, скорее, местом ожидания другого, чем местом понимания себя. Естественно, что пока длится ожидание - ничего не происходит. Как автор я сказал почти все, как читатель - почти ничего. Пойти на контакт со своим текстом для меня - это значит отказаться от изначальной ориентации только на отклик другого, выйти из ожидания и отнестись к своему тексту (своей эмоции) как сообщению, направленному... к самому себе.
Разворот к тексту не делает его понятным сразу. Напротив, автор сталкивается с невозможностью его прочитать и понять сразу. Пока текст воспринимается как однородное очевидное (все сказано мною и все понятно другому) или же хаотическая мозаика (не знаю о чем это - другой поймет и расшифрует), так или иначе обращенные к другому - его смысл, обращенный к автору, невнятен. Подобная ситуация, с одной стороны, может отослать к ностальгии по другому, придающему смысл - либо спровоцировать контакт и прочтение текста самим его автором.
Конечно же, с прочтением все не так просто. Контакт с текстом - искушение повторить некую ситуацию, шаблон - и уже затем настроить на это строение конек из собственных мыслей [4, c.72-91]. Но тогда мне придется признать, что как автор я сказал не все - и что в тексте много недосказанного, молчащего, но ведомого мне. Мой текст... неполноценен - и полноценным его сделает толкующая работа читающего. Но весь вопрос в том, кто будет или может быть этим читателем?
К тому же, стремление написать понятный, ожидаемый для себя текст приводит к тому, в нем нечего перечитывать, поскольку написание уже явилось прочтением. В этом случае получается не текст, а некая надпись вне событийности. В ней - «идеальном тексте» - нет места для понимаемого затем, ждущего времени и контакта, при которых может произойти понимание, открытие «о чем это».
Неужели, чтобы делегировать право прочтения другому - нужно запретить собственное прочтение? Возможно, это отголосок детского опыта: давал ли родитель ребенку, и - что важно, себе - время для понимания?
Известно - эмоция не существует изолировано. Это симфония, часто выходящая за рамки отношений в настоящем. Я могу задуматься над тем, действительно ли это я писал именно для этого другого?
Текст может быть написан не всегда для ожидаемого адресата - об этом говорит принцип адресной неопределенности: сам автор не сразу понимает, о чем и кому текст пишется (если, конечно, это не объяснительная записка, договор или дарственная), и возможный адресат проясняется после. На практике это выражается в том, что в раздражении по отношению к супругу неожиданно для клиента обнаруживается злость по отношению к собственному отцу - т.е. другому за рамками исходной ситуации. Или в страхе смерти ребенка присутствует паника перед матерью, которая часто взламывает границы.
Сказанное может быть определено как проблема существенности собственного текста: он безвыходно отсылает к другому и анонимной (с моей стороны для самого себя) конкретике, я переживаю раз за разом знакомое, но переживаю невольно, так словно неведомый кто-то делает это. Что же таится в моем тексте (и эмоции), что я избегаю полноценного (написание - прочтение) контакта с ними?
Повтор без слова
Такое отношение может быть обусловлено кругами (повторами), которые замыкают текст в самом себе и в которых не может родиться новое понимание. Рассказать, написать «о чем-то» через них, направляя свой текст к другому - я могу, сохраняя ощущение собственного присутствия к другому. Но если я начну читать - я рискую замкнуться в них, исчезнуть. Здесь повторяемый неосознанный опыт подчиняет меня себе, делая актером, лишая права на настоящее. И уйти от такой редукции я могу, выбрав молчание, немоту - по отношению к себе. Немоту, как базовое переживание, пустую ответность, когда мне нечего сказать, и это «спасает» меня. Не смотря на то, что внешне я выбрасываю бурю эмоций.
Все это можно обозначить как доминирование повторного опыта, замкнутость в безсловесном и безответном его переживании; повторения за другим или за другого. Здесь текст отражает ловушку сознания (характерную для травматиков), когда «мой» способ осознания себя и выражения эмоций - разрушает меня, раз за разом воспроизводит акт травмации. По сути повтор - это впечатление, выдающее себя за нечто большее, изношенная гиперссылка, ссылающаяся на одно и то же. Начало здесь - одновременно финал, фактически точка, в которую сведено внимание.
Получается в таком случае у меня выбор не богат:
- рассказать «об этом» другому и для другого - таким образом, диссоциируясь от сказанного - и тем самым хоть как-то молчаливо по отношению к себе выстаивая в настоящем. И в ответ на вопрос «что же ты наделал, что ты хочешь?» - упорно молчать, разговаривая глазами.
- обратившись к написанному как я сам, кто написал это и пробуя прочитать - я оказываюсь в замкнутом кругу, который не способен описать так, чтобы выйти из него. Повтор лишает возможности осознать себя за его пределами, тот язык, который возможен в нем - недостаточен для этого. И тогда я ищу слово. Но свое ли?
Поэтому я обращаюсь к другому - в попытках получить язык, который разомкнет круг. Который я заимствую и с помощью которого надеюсь перечитать и пересмотреть то, что раньше хватало меня. И, возможно, для меня сам факт другого языка перевешивает другой факт: он описывает лишь то, что я приготовил для него, показал, сделал доступным. Некий отрывок, фрагмент, который создает - пусть неполноценную, но видимость меня. Но сам остаюсь в тени, в молчании, в ожидании.
Но там же, в ожидании, в молчании - присутствует третий вариант.
Пока повтор анонимен, принадлежит Другому, обстоятельствам - но не мне - он замыкает и удерживает меня. Здесь даже есть косвенная выгода - автоматическое продление подписки на прошлое. Повторяющийся опыт (и эмоции как средство его трансляции) создает впечатление исчерпанности смысла - постоянны отсыл не только к уже известному, но и одному и тому же.
Повтор (на примере детско-родительских отношений) можно изобразить в виде рисунка ромашки. В центре - например, установка «ты просто не хочешь делать уроки», на периферии (лепестках) - частный опыт (например, ребенок читает книгу или рисует свой рисунок), который сводится к ядру и тем самым лишается автономного, вне повтора, смысла. И это и порождает ощущение монотонности и унылого однообразия. Здесь прочтение неотличимо от написания и, по сути, является лишь воспроизведением, часто - лишенным настоящего смысла.
Обращенность
Размыкание повтора - как ключевая терапевтическая задача при работе с эмоциями - становится очевидной и необходимой. И здесь текст оказывается как нельзя кстати. Он - свидетель сознания, насыщенный ожидающими своего часа посланиями, которые меняют свой смысл - будучи прочтены «как и что».
Чтобы прочитать - нужно появиться. Не чтобы тебя «появили», задали, определили - присвоив право на осознание. Но чтобы ты это сделал сам. Появление - почти невозможный поступок именно потому, что совершить его человек может сам, в этом его уникальность. Да и сама эмоция - с ее нелинейностью, полифонией, в конце концов, несовершенством и изменчивостью - может быть прочтена (как текст) по направлению к автору, т.е как высказывание автора, обращенное к самому себе. Все это актуализирует обращенность – не всегда явная направленность послания, имеющая несколько адресатов (поли-адресность).
Мало эмоцию определить – важно услышать ее голос. Когда клиент пишет «Мне грустно и одиноко» - он обращается (признается?) сначала с детской надеждой (или безнадежностью?) к раздраженному и равнодушному отцу (матери), затем, как бы шепотом – к себе. Шепотом, потому как отец изначально воспринимается как более громкая фигура, которая владеет одиночеством ребенка, своим голосом создает это одиночество (и счастье тоже), может рассеять или же, наоборот усилить. Этой фразой человек говорит – по сути – о том, что не только его переживание принадлежит другому, но и собственная реакция, и возможно сам способ осознавания. Его сознание – это другой. Его одиночество – зависимость от него. Что же его здесь – неужели грусть?
В процессе терапии сознание – как обращенность клиента – проходит определенный путь: я как другой – я как говорящий мне другой – я как я говорящий другому – я как я говорящий о другом и о себе. В результате у клиента появляется возможность выйти из поля циклических, утомительных разговоров с другим (как правило, это некий преследователь) и реанимировать внутренний диалог, сделать его продуктивным и живым. Перейти от проживанию
эмоции как реакции - к пониманию эмоции как со-бытия с персонами, принадлежащим разным «реальностям».
И тогда эмоция становится присутствием – это когда есть я и еще кто-то. И начинается интереснейшее исследование этого пространства и смыслов, обитающих в нем. Позиция автора становится познавательной: он – тот, кто находится одновременно вне и внутри текста, таким образом, получая замечательную возможность не только выразить, но и осмыслить полифонию своих эмоций.
Таким образом, работа с клиентским текстом (выражающим определенные переживания) помогает автору текста не просто разомкнуть тему, открыть ее, но и обнаружить, опознать определенную «эмоциональную парадигму» [3, c. 127-134], ее принадлежность и историю. Переосмыслить ее как «свое сообщение в настоящем», выйти из повтора прошлого времени, вернув способность осознанной адресации эмоций – как к другому, так и к себе.
Литература:
1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества – М.: Искусство, 1979..
2. Бибихин В.В. Язык философии. - 2-е изд., испр. и доп. — М.: Языки славянской культуры, 2002. - 416 с.
3. Блох М.Я., Синеоков Т.Н.. – Синтаксико-парадгиматический анализ эмоциональной речи.: Теория и практика лингвистического описания разговорной речи / Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 23.* Н. Новгород: НГЛУ им. Н.А. Добролюбова, 2003.
4. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. - М.: Искусство, 1991.
5. Лотман Ю. М. Семиосфера. — С.-Петербург: Искусство, 2000.
6. Сартр Ж.-П. Очерк теории эмоций. Психология эмоций. - М., 1984.
7. Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Ред. В.В. Красных, А.И. Изотов. М.: Диалог-МГУ, 1999. Вып. 7. 136 с.
Аннотация: Способность клиента понимать собственные эмоции - ключ к позитивным изменениям в его жизни и отношениях с близкими. В статье автор размышляет об ключевых моментах в работе с пониманием эмоций через тексттерапию.
Ключевые слова: эмоция, текст, направленность, другой, повтор.
Abstract:
the client’s ability to understand his emotions – a key to positive changes in his life and his relationship with close persons. In the article the author thinks about the key moments in working with understanding emotions through texttherapy.
Keywords: emotion, text, direction, another, repeat.
Способность клиента написать текст о своих эмоциях является условием подобной работы. Но это условие не является абсолютным. Клиент может написать текст, но не всегда способен его прочитать, перевести, истолковать - особенно, если речь идет об интенсивных переживаниях. Такое ощущение, что для автора его текст представляет собой некую закрытую поверхность, потенциал которой минимален. Но ведь когда происходило написание текста, его элементы последовательно возникали, комбинировались и создавали определенный говорящий ландшафт. Что произошло? В силу каких причин этот ландшафт умолкает при обращении к нему? Почему его структура становится для автора неразраличимой, а сам текст не воспринимается как объект разговора, истолкования, размышления? Об этом и поговорим.
Безответность
Попробуем представить эмоцию как ...текст, как послание. Тогда открывается следующее: ценность эмоции - как сообщения, текста - обусловлена откликом на него [5, c.159-165]. Если я адресую текст другому - мои ожидания задают смысл ситуации вокруг текста. Происходит разделение: я - пишу текст для другого, тот - читает. Такое разделение задает ситуацию ожидания: пока я жду прочтения - мои отношения с текстом (со своей эмоцией) ограничены. Прочтение другим (как действие, инициация) по сути превращает «нечто» высказанное мною - в текст. Точно так же эмоция становится полноценной, впитывая в себя ответный импульс другого.
Итак, другой выступает не только в роли адресата моего текста, но и его референта. Но что происходит, когда адресат недоступен и его реакция не может быть получена в настоящем? Процесс останавливается: я могу написать текст, но по отношению к нему я ограничен. Я могу лишь ждать - и здесь ожидание имеет оправдательный оттенок, оно предвосхищает инициацию текста.
Более того - язык описания моего текста настроен на другого, это подделка под его язык. Такой способ выражения эмоций не предполагает возможность моего прямого контакта с ними. Права на прямой контакт с текстом делегируются другому, который становится не только адресатом, референтом, но и переводчиком, толмачом, посредником - между мной и текстом (моим переживанием, эмоцией). И когда такого посредника нет - я не могу его заместить, поскольку мой текст не рассчитан на меня. Как ни парадоксально, мои эмоции... чужды мне.
Ключевой вопрос: о чем я могу написать текст, если моя тема (авторская речь) изначально не принадлежит мне? Если так говорить об эмоциях - мы задаемся вопросом о том, насколько спонтанны эмоции - или же они является продуктом механического повтора, приспособления к другому? Не средством самовыражения - а средством вынужденной адаптации к другому, которая оборачивается дезадаптацией к самому себе.
Я пишу текст для другого, «его» языком и пишу ему о том, что (по моему мнению) актуально для него. И через это отдаляюсь от своего. В финале я - тот, кто говорит, но те тот, кто может услышать. Мои эмоции ориентированы на другого, и это проявляется, в крайних вариантах, в том, что они становятся не сколько посланием от меня к другому, сколько от другого ко мне («скажите, что я вам интересен») или посланием другого к другому обо мне («скажете другому обо мне интересное») или же - максимальная отдаленность - посланием от другого к другому о том, что на самом деле имеет ко мне отдаленное отношение («все говорят о другом, обо мне - как о приложении к нему»).
В крайнем варианте текст создается читаемым для другого, и все что я могу делать перед ним - ждать появление понимателя-другого. Текст не вызывает желание появиться самому - и, хотя в нем есть и об одиночестве, и о радости, - автор остается безответным, обнаруживая страх быть «непонятным» и «непонятным». Для избавления от которого рема отдается в аренду другому: «если ты - автор моих эмоций, то я понятен для тебя». При этом понимание себя как акт самобытия остается нелегальным и переживаемым как субъективно невозможный [2, с.34-36] (номинальные правильные рецепты, повторяемые клиентом, не в счет).
Ожидание Другого
И здесь возникает интересный момент: такой отсыл подразумевает ситуацию со-общения, разговор. Получается что здесь текст является, скорее, местом ожидания другого, чем местом понимания себя. Естественно, что пока длится ожидание - ничего не происходит. Как автор я сказал почти все, как читатель - почти ничего. Пойти на контакт со своим текстом для меня - это значит отказаться от изначальной ориентации только на отклик другого, выйти из ожидания и отнестись к своему тексту (своей эмоции) как сообщению, направленному... к самому себе.
Разворот к тексту не делает его понятным сразу. Напротив, автор сталкивается с невозможностью его прочитать и понять сразу. Пока текст воспринимается как однородное очевидное (все сказано мною и все понятно другому) или же хаотическая мозаика (не знаю о чем это - другой поймет и расшифрует), так или иначе обращенные к другому - его смысл, обращенный к автору, невнятен. Подобная ситуация, с одной стороны, может отослать к ностальгии по другому, придающему смысл - либо спровоцировать контакт и прочтение текста самим его автором.
Конечно же, с прочтением все не так просто. Контакт с текстом - искушение повторить некую ситуацию, шаблон - и уже затем настроить на это строение конек из собственных мыслей [4, c.72-91]. Но тогда мне придется признать, что как автор я сказал не все - и что в тексте много недосказанного, молчащего, но ведомого мне. Мой текст... неполноценен - и полноценным его сделает толкующая работа читающего. Но весь вопрос в том, кто будет или может быть этим читателем?
К тому же, стремление написать понятный, ожидаемый для себя текст приводит к тому, в нем нечего перечитывать, поскольку написание уже явилось прочтением. В этом случае получается не текст, а некая надпись вне событийности. В ней - «идеальном тексте» - нет места для понимаемого затем, ждущего времени и контакта, при которых может произойти понимание, открытие «о чем это».
Неужели, чтобы делегировать право прочтения другому - нужно запретить собственное прочтение? Возможно, это отголосок детского опыта: давал ли родитель ребенку, и - что важно, себе - время для понимания?
Известно - эмоция не существует изолировано. Это симфония, часто выходящая за рамки отношений в настоящем. Я могу задуматься над тем, действительно ли это я писал именно для этого другого?
Текст может быть написан не всегда для ожидаемого адресата - об этом говорит принцип адресной неопределенности: сам автор не сразу понимает, о чем и кому текст пишется (если, конечно, это не объяснительная записка, договор или дарственная), и возможный адресат проясняется после. На практике это выражается в том, что в раздражении по отношению к супругу неожиданно для клиента обнаруживается злость по отношению к собственному отцу - т.е. другому за рамками исходной ситуации. Или в страхе смерти ребенка присутствует паника перед матерью, которая часто взламывает границы.
Сказанное может быть определено как проблема существенности собственного текста: он безвыходно отсылает к другому и анонимной (с моей стороны для самого себя) конкретике, я переживаю раз за разом знакомое, но переживаю невольно, так словно неведомый кто-то делает это. Что же таится в моем тексте (и эмоции), что я избегаю полноценного (написание - прочтение) контакта с ними?
Повтор без слова
Такое отношение может быть обусловлено кругами (повторами), которые замыкают текст в самом себе и в которых не может родиться новое понимание. Рассказать, написать «о чем-то» через них, направляя свой текст к другому - я могу, сохраняя ощущение собственного присутствия к другому. Но если я начну читать - я рискую замкнуться в них, исчезнуть. Здесь повторяемый неосознанный опыт подчиняет меня себе, делая актером, лишая права на настоящее. И уйти от такой редукции я могу, выбрав молчание, немоту - по отношению к себе. Немоту, как базовое переживание, пустую ответность, когда мне нечего сказать, и это «спасает» меня. Не смотря на то, что внешне я выбрасываю бурю эмоций.
Все это можно обозначить как доминирование повторного опыта, замкнутость в безсловесном и безответном его переживании; повторения за другим или за другого. Здесь текст отражает ловушку сознания (характерную для травматиков), когда «мой» способ осознания себя и выражения эмоций - разрушает меня, раз за разом воспроизводит акт травмации. По сути повтор - это впечатление, выдающее себя за нечто большее, изношенная гиперссылка, ссылающаяся на одно и то же. Начало здесь - одновременно финал, фактически точка, в которую сведено внимание.
Получается в таком случае у меня выбор не богат:
- рассказать «об этом» другому и для другого - таким образом, диссоциируясь от сказанного - и тем самым хоть как-то молчаливо по отношению к себе выстаивая в настоящем. И в ответ на вопрос «что же ты наделал, что ты хочешь?» - упорно молчать, разговаривая глазами.
- обратившись к написанному как я сам, кто написал это и пробуя прочитать - я оказываюсь в замкнутом кругу, который не способен описать так, чтобы выйти из него. Повтор лишает возможности осознать себя за его пределами, тот язык, который возможен в нем - недостаточен для этого. И тогда я ищу слово. Но свое ли?
Поэтому я обращаюсь к другому - в попытках получить язык, который разомкнет круг. Который я заимствую и с помощью которого надеюсь перечитать и пересмотреть то, что раньше хватало меня. И, возможно, для меня сам факт другого языка перевешивает другой факт: он описывает лишь то, что я приготовил для него, показал, сделал доступным. Некий отрывок, фрагмент, который создает - пусть неполноценную, но видимость меня. Но сам остаюсь в тени, в молчании, в ожидании.
Но там же, в ожидании, в молчании - присутствует третий вариант.
Пока повтор анонимен, принадлежит Другому, обстоятельствам - но не мне - он замыкает и удерживает меня. Здесь даже есть косвенная выгода - автоматическое продление подписки на прошлое. Повторяющийся опыт (и эмоции как средство его трансляции) создает впечатление исчерпанности смысла - постоянны отсыл не только к уже известному, но и одному и тому же.
Повтор (на примере детско-родительских отношений) можно изобразить в виде рисунка ромашки. В центре - например, установка «ты просто не хочешь делать уроки», на периферии (лепестках) - частный опыт (например, ребенок читает книгу или рисует свой рисунок), который сводится к ядру и тем самым лишается автономного, вне повтора, смысла. И это и порождает ощущение монотонности и унылого однообразия. Здесь прочтение неотличимо от написания и, по сути, является лишь воспроизведением, часто - лишенным настоящего смысла.
Обращенность
Размыкание повтора - как ключевая терапевтическая задача при работе с эмоциями - становится очевидной и необходимой. И здесь текст оказывается как нельзя кстати. Он - свидетель сознания, насыщенный ожидающими своего часа посланиями, которые меняют свой смысл - будучи прочтены «как и что».
Чтобы прочитать - нужно появиться. Не чтобы тебя «появили», задали, определили - присвоив право на осознание. Но чтобы ты это сделал сам. Появление - почти невозможный поступок именно потому, что совершить его человек может сам, в этом его уникальность. Да и сама эмоция - с ее нелинейностью, полифонией, в конце концов, несовершенством и изменчивостью - может быть прочтена (как текст) по направлению к автору, т.е как высказывание автора, обращенное к самому себе. Все это актуализирует обращенность – не всегда явная направленность послания, имеющая несколько адресатов (поли-адресность).
Мало эмоцию определить – важно услышать ее голос. Когда клиент пишет «Мне грустно и одиноко» - он обращается (признается?) сначала с детской надеждой (или безнадежностью?) к раздраженному и равнодушному отцу (матери), затем, как бы шепотом – к себе. Шепотом, потому как отец изначально воспринимается как более громкая фигура, которая владеет одиночеством ребенка, своим голосом создает это одиночество (и счастье тоже), может рассеять или же, наоборот усилить. Этой фразой человек говорит – по сути – о том, что не только его переживание принадлежит другому, но и собственная реакция, и возможно сам способ осознавания. Его сознание – это другой. Его одиночество – зависимость от него. Что же его здесь – неужели грусть?
В процессе терапии сознание – как обращенность клиента – проходит определенный путь: я как другой – я как говорящий мне другой – я как я говорящий другому – я как я говорящий о другом и о себе. В результате у клиента появляется возможность выйти из поля циклических, утомительных разговоров с другим (как правило, это некий преследователь) и реанимировать внутренний диалог, сделать его продуктивным и живым. Перейти от проживанию
эмоции как реакции - к пониманию эмоции как со-бытия с персонами, принадлежащим разным «реальностям».
И тогда эмоция становится присутствием – это когда есть я и еще кто-то. И начинается интереснейшее исследование этого пространства и смыслов, обитающих в нем. Позиция автора становится познавательной: он – тот, кто находится одновременно вне и внутри текста, таким образом, получая замечательную возможность не только выразить, но и осмыслить полифонию своих эмоций.
Таким образом, работа с клиентским текстом (выражающим определенные переживания) помогает автору текста не просто разомкнуть тему, открыть ее, но и обнаружить, опознать определенную «эмоциональную парадигму» [3, c. 127-134], ее принадлежность и историю. Переосмыслить ее как «свое сообщение в настоящем», выйти из повтора прошлого времени, вернув способность осознанной адресации эмоций – как к другому, так и к себе.
Литература:
1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества – М.: Искусство, 1979..
2. Бибихин В.В. Язык философии. - 2-е изд., испр. и доп. — М.: Языки славянской культуры, 2002. - 416 с.
3. Блох М.Я., Синеоков Т.Н.. – Синтаксико-парадгиматический анализ эмоциональной речи.: Теория и практика лингвистического описания разговорной речи / Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 23.* Н. Новгород: НГЛУ им. Н.А. Добролюбова, 2003.
4. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. - М.: Искусство, 1991.
5. Лотман Ю. М. Семиосфера. — С.-Петербург: Искусство, 2000.
6. Сартр Ж.-П. Очерк теории эмоций. Психология эмоций. - М., 1984.
7. Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Ред. В.В. Красных, А.И. Изотов. М.: Диалог-МГУ, 1999. Вып. 7. 136 с.